Идейно художественное своеобразие повестей белкина. Особенности повествования в "повестях белкина" а.с. пушкина. "Повести Белкина" интересны для исследователей своим художественным приемом – повествованием от лица выдуманного рассказчика

Вышеупомянутые повести были... первым

его опытом. Они... большею частию

справедли-вы и слышаны им от разных особ.

А. Пушкин. Повести Белкина

«Повести покойного Ивана Петровича Белкина» на-писаны А. С. Пушкиным в 1830 году во время знаме-нитой Болдинской осени и включают пять повестей: «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смот-ритель» и «Барышня-крестьянка». Предваряет этот цикл предисловие «От издателя», из которого мы узнаем, что в основу этих произведений легли реальные события, о которых Ивану Петровичу Белкину рассказали «разные особы».

На самом же деле «Повести Белкина» были задуманы А. С. Пушкиным как пародия на каноны, сложившиеся в романтической литературе. Посмеявшись, писатель выби-рает самые расхожие романтические сюжеты, тщательно выстраивает их, а в конце обескураживает читателя совер-шенно неожиданной концовкой. Так в повестях «Выстрел» и «Барышня-крестьянка» в финале мы, стараниями Пушкина, ожидаем настоящую трагедию, которая должна послужить логической развязкой нагнетаемых в ходе сю-жета событий, но на самом деле все заканчивается удиви-тельно счастливо.

Совершенно в духе сентиментальных романов развивается сюжет повести «Станционный смотритель»: гусар завоевывает доверие смотрителя и обманом увозит с собой в столицу его юную красавицу дочь. Последующие за этим переживания, болезнь, поиски и смерть старика, несомненно, трагичны. Думая, что угадали замысел авто-ра, мы ожидаем, что и Дуня в конце концов окажется на столичной улице, брошенная своим бывшим возлюблен-ным, никому не нужная, но все складывается иначе. Только на последней странице мы узнаем, что девушка счастлива, богата, у нее есть любящий муж и трое чудес-ных детей.

Повесть «Гробовщик» — это пародия на расхожие сю-жетные штампы романов, полных мистики и тайн загроб-ного мира. Гробовщик Адриян Прохоров, обиженный на-меком на нечистоплотность своей работы, сгоряча решает позвать на новоселье не соседей-ремесленников, а «мертве-цов православных». Естественно, приглашенные приняли предложение, и Адрияну пришлось несладко среди мерт-вых. которых он когда-то хоронил, — уж очень они само-любивы и обидчивы. И опять писатель смеется над чита-телем (или с читателем?), попавшимся на удочку своих ожиданий. Все произошедшее с Адрияном оказывается сном. Материал с сайта

Поступки героинь повестей «Метель» и «Барышня- крестьянка» определены во многом чтением француз-ских романов, этим же объясняются и их устремления, надежды. В «Повестях Белкина» Пушкин противопостав-ляет реальную жизнь и здравый смысл романтическому взгляду на действительность. Никакие книги не могут заменить яркость и многообразие настоящей жизни: ее радости и печали, житейские мелочи и глобальные кон-фликты, закономерности и неожиданности. Писатель утверждает, что жизнь не только непостижима до конца, но и безумно интересна, но понять это сможет лишь тот, кто доверится ей, а не будет пытаться построить свое существование согласно штампам и клише романтичес-кой литературы.

Нам, как и некоторым другим исследователям, представляется, что мир повестей Белкина отнюдь не идилличен и человечен. Некоторые его герои также приходят к внутреннему краху, тупику, например Самсон Вырин. И так ли уж «человечен» этот «маленький человек», погибший от тоски по любимой и покинувшей его дочери? Не есть ли эта тоска проявление крайней степени эгоизма родительской любви? Ведь Дуня и Минский любят друг друга.

Заверяя Вырина: «...не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово», — Минский сдержал свое обещание. Заключительный эпизод повести — рассказ мальчика о посещении Дуней могилы отца — неоспоримо свидетельствует об этом: «Прекрасная барыня... ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською» — такой появляется Дуня в конце повести.

Родительский эгоизм Вырина по контрасту подчеркнут искусно введенной в повествование притчей о блудном сыне, «история» которого изображена на картинках, «украшавших... смиренную, но опрятную обитель» станционного смотрителя. Отметим попутно, что эти «картинки» перекочевали в повесть из хроники Шекспира «Генрих IV», где они украшают стены таверны — постоянного места безобразных кутежей беспутного принца Гарри, впоследствии прощенного отцом и ставшего идеальнейшим королем Англии.

Весьма сомнительна и «человечность» мира русского гробовщика. В отличие от своих западных предшественников, «гробокопателей», которых Шекспир и Вальтер Скотт «представили людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностью сильнее поразить наше воображение», «нрав нашего гробовщика, — подчеркивает Пушкин, — совершенно соответствовал мрачному его ремеслу.

Адриан Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив». Мрачное ремесло не всегда честного Адриана заставляет его с нетерпением ожидать смерти старой купчихи в надежде «выместить» на ней «убытки», причиненные дождем «запасу гробовых снарядов».

Горькая и неприглядная правда неловкой шутки собутыльников Адриана, оскорбившая его, возбуждает в нем желание в отместку обидчикам созвать «на пир» «мертвецов православных», на которых он «работает»,и порождает мрачную фантасмагорию его пьяного сна — этой пляски мертвых, вступающихся «за честь своего товарища», отставного сержанта гвардии Курилкина, которому Адриан «продал первый свой гроб — и еще сосновый, за дубовый».

Никак не подтверждает «стихии добродушия, сердечности, простоты» и герой повести «Выстрел» — Сильвио. Подобно героям маленьких трагедий он одержим гипертрофированной и не слишком возвышенной страстью мести, продиктованной уязвленным самолюбием, в конечном счете завистью к своему счастливому сопернику в борьбе за «первенство» в полку.

Несмотря на обилие и разноречивость всех предложенных интерпретаций первого прозаического цикла Пушкина ни одна из них не имеет под собой достаточного основания, так как не объясняет главного: почему «эпическое» или «народное» начало русского мира в том или ином его обличьи выступает в «Повестях Белкина» в явно ироническом освещении.

Непонятной остается и читательская реакция Баратынского на «Повести», засвидетельствованная Пушкиным и вполне, по-видимому, отвечавшая творческому замыслу его повестей.

9 декабря 1830 г. Пушкин сообщает П. А. Плетневу: «Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется». Спрашивается, над чем? Не над «эпическим» же или «народным» началом русской жизни! Очевидно, над тем, что было ему ясно и за давностью времени ускользает от внимания исследователей. Баратынского привела в восторг тонкость литературной пародии, в форме которой были написаны «Повести Белкина».

Суть пародии, как всегда у Пушкина, весьма серьезной, раскрыта им самим, но не в «Повестях Белкина», а в непосредственно предваряющем их неоконченном «Романе в письмах» (1829).

«Роман в письмах» — связующее звено между «Евгением Онегиным» и «Повестями Белкина», первый, пробный шаг к переходу от стихотворного романа к прозаическому. Упоминаемая в «Романе» «уездная барышня» Машенька во многом продолжает юную Татьяну Ларину, некоторые черты которой и ее взаимоотношений с Онегиным приписаны другой героине того же «Романа» — Лизе.

В 5-м письме Лизы к Саше говорится о «замечаниях», оставленных на полях излюбленных «старинных», т. е. сентименталистских, романов Машеньки ее родственником, тогда еще ребенком: «Его поражали мысли и чувства, над которыми конечно стал бы он теперь смеяться; по крайней мере видна душа свежая, чувствительная».

Здесь, как и в «Евгении Онегине», литературные вкусы героя характеризуют его нравственный облик — «душа свежая и чувствительная», подобная душе Татьяны, увлекавшейся теми же сентиментальными романами. Но в свою очередь и сами эти романы получают оценку,выраженную их созвучием чистоте и свежести душ увлекающихся ими героев.

В свете этой соотносительной оценки, ощутимой уже в «Евгении Онегине», уясняется истинный смысл несомненной и давно уже отмеченной связи повестей Белкина с нижеследующим рассуждением Лизы в том же 5-м письме: «Ты не можешь вообразить, как странно читать в 1829 году роман писанный <в> 775-м.

Кажется, будто вдруг из своей гостинной входим мы в старинную залу обитую штофом, садимся в атласные пуховые креслы, видим около себя странные платья, однакож знакомые лица, и узнаем в них наших дядюшек, бабушек, но помолодевшими. Большею частию эти романы не имеют другого достоинства.

Происшествие занимательно, положение хорошо запутано, — но Белькур говорит косо, но Шарлотта отвечает криво. Умный человек мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному Р.... Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает».

Такой «картиной» и стал демонстративно антиромантический цикл повестей Пушкина, положивший начало русской реалистической прозе. Новое, антиромантическое начало цикла выражается прежде всего в том, что он посвящен России уездной, низовой, мелкопоместной, впервые представшей в повестях Белкина подлинной действительностью национального бытия Российской империи, т. е. того, что скрывалось, в том числе и от глаз романтиков, за ее парадным фасадом и тонким, поверхностным слоем «просвещенности» дворянского «света».

«Старая канва» сентиментальных повестей, по которой вышиты сугубо национальные узоры российской современности, несет в белкинском цикле двойную функцию. С одной стороны, она эстетический знак того, что глубины национального бытия в «1829 году» (сначала стояло «1825-м»!) остаются по существу теми же, какими они были в «<1>775-м» (год казни Пугачева), что подчеркнуто заглавным эпиграфом к циклу:

Г-жа Простакова

То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник.

Скотинин

Митрофан по мне.

Недоросль.

Смысл эпиграфа разъясняется строками «Романа в письмах», где о «мелкопоместных дворянах», «которые сами занимаются управлением своих деревушек», сказано: «Какая дикость! Для них непрошли еще времена Фонвизина. Между ними процветают еще Простаковы и Скотинины».

Неприглядная реальность крепостного сельского быта современной Пушкину «уездной» России остается в «Повестях Белкина» за кадром, но предстоит во всей своей «дикости» в примыкающей к ним «Истории села Горюхина», «написанной» тем же Иваном Петровичем Белкиным и являющейся по форме также пародией, но несколько иной.

Пародия была для Пушкина испытанной формой творческого эксперимента, прежде всего стилевого. «Сей род шуток, — писал Пушкин в том же 1830 г., — требует редкой гибкости слога; хороший пародист обладает всеми слогами».

Чтобы ощутить пародический подтекст повестей Белкина, нужно знать перелицованные в них на современный и русский лад расхожие мотивы сентиментальной прозы (иноземной и русской) столь же хорошо, как они были известны Баратынскому и другим современникам Пушкина.

И не только мотивы. Д. М. Шарыпкиным бесспорно установлено, что «старой канвой» для значительнейшей повести белкинского цикла — «Станционный смотритель» — послужила одна из «нравоучительных» и лучших, по мнению исследователя, повестей Мармонтеля — «Лоретта».37 Пародийно-иронический, новый и «гибкий» слог повестей Пушкина подчеркивает дерзновенность и неожиданность совмещения в них устарелых, наивных сентиментальных сюжетов, ситуаций, характеров с типическими обстоятельствами и характерами захолустного быта современной поэту уездной России.

Проникающая повествование мягкая, добродушная ирония призвана вызвать ощущение дистанции, отделяющей его собственные реалистические «узоры», их новое идейно-эстетическое качество от старой сентименталистской «канвы», по которой они вышиты.

Но в то же время ее пародийное использование и самый факт возможности такого использования демонстрируют непреходящую ценность уравнительных идеалов сентиментализма, их созвучие здоровым национальным устремлениям русской жизни и нравственное превосходство этих гуманистических идеалов над индивидуалистическими ценностями романтического сознания.

Оставшаяся незаконченной «История села Горюхина» непосредственно примыкает к повестям Белкина и отличается от них только тем, что в ней идет речь уже об исторических судьбах все той же уездной, деревенской России, кратко и выразительно охарактеризованной в авторских планах так: «Была богатая вольная деревня.

Обеднела от тиранства. Поправилась стро(гостью). Пришла в упадок от нерадения». Помещичье «нерадение» — общая причина и крестьянского разорения, и упадка, обеднениястаринных дворянских родов (тема, развернутая уже в «Романе в письмах») — венчается крестьянским «бунтом». Таков сложный комплекс идей и представлений, охватываемых замыслом белкинского цикла и не до конца в нем реализованных.

Национальное искони предстояло сознанию Пушкина одной из ипостасей общечеловеческого. Именно в таком философско-историческом аспекте «Повести Белкина» тесно связаны с маленькими трагедиями.

Обращает на себя внимание, что современному русскому миру «Повестей» противостоит в драматургическом цикле отнюдь не современный западный мир, а его далекое средневековое и возрожденческое прошлое. И это так потому, что в этой эпохе Пушкин ищет и обнаруживает исторические корни буржуазной цивилизации западных стран, чужеродные русской истории.

Движущей силой истории остаются в драматургическом и повествовательном циклах Пушкина общечеловеческие страсти. Но уже не в метафизическом понимании, возлагающем ответственность за их роковое действие на человеческую природу, как это имеет место в трагедиях Шекспира и Расина, а в своих различных национально-исторических проявлениях, далеко не однозначных по нравственно-психологическому качеству и историческому результату.

В этом плане Самсон Вырин оказывается сопоставим с королем Лиром, а Дуня — с жестокосердными дочерями Лира; Сильвио — с Сальери, а в какой-то мере и с Гамлетом (Гамлет наоборот); Адриан Прохоров, как это и подчеркнуто Пушкиным, — с «гробокопателями» Шекспира и Вальтера Скотта; исходная сюжетная ситуация «Барышни крестьянки» — семейная вражда Берестова и Муромцева — с родовой враждой Монтекки и Капуллетти, что отмечено Б. В. Томашевским.

Соответственно общечеловеческое выступает в обоих болдинских циклах измерением национально-исторического, а последнее — тем или другим конкретным проявлением первого.

В этой диалектической связи русский мир при всей его захолустности и крепостнической косности в большей мере приближается к общечеловеческому, избежав в своих национальных глубинах разрушительного, анархического действия общечеловеческих же страстей, обусловленного, по реалистической логике исторического мышления Пушкина, отнюдь не их «естественной» природой, а эгоистическим началом и индивидуалистической стихией западноевропейской цивилизации, ее феодальными истоками и буржуазной природой. Отсюда обобщающая реплика:

Ужасный век, ужасные сердца!

— заключающая трагедию «Скупой рыцарь», не случайно самую первую и самую «историчную» из всех маленьких трагедий Пушкина.

Не менее «ужасно» — и по тем же причинам — сердце Сальери, отравленное индивидуалистической жаждой славы, а отсюда и завистью. Но Сальери принадлежит уже другой эпохе западного мира. Он старший современник пушкинского Сильвио, его во многом психологический двойник, а вместе и национальный антипод.

Общечеловеческое одерживает в Сильвио победу над личным, эгоистическим, заставляя его под благовидным для его самолюбия предлогом добровольно отказаться от кровавой мести былому сопернику в ту самую минуту, мечта о которой много лет безраздельно владела его душой и составляла единственный смысл его мрачной, отъединенной от людей жизни.

По-своему ужасен, но в то же время и прекрасен Дон-Жуан: ужасен своим цинизмом, издевательством над прахом убитого им мужа доны Анны, прекрасен — силой охватившей его любви, самой благой и возвышенной из всех человеческих страстей. И это сближает Дон-Жуана с Моцартом, столь же беспечно и бескорыстно преданным искусству, как Дон-Жуан любви.

Таким образом, западный мир маленьких трагедий дан как бы в его развитии от эпохи позднего феодализма («Скупой рыцарь»), к эпохе Возрождения («Каменный гость») и «веку Просвещения» («Моцарт и Сальери»). И обрисован он отнюдь не одной черной краской, а в драматическом «противуречии» его светлых и темных сторон, доминирующих в каждую эпоху страстей.

Русский мир «Повестей Белкина» тоже драматичен и противоречив, а в примыкающей к ним «Истории села Горюхина» — и трагедиен, но в отличие от западного мира маленьких трагедий не столь индивидуалистичен и потому более человечен и перспективен.

Его общечеловеческий потенциал и проверяется на прочность перевыражением на русский лад западноевропейских «характеров» и «планов» (сюжетов) сентиментально-просветительской прозы, той самой прозы, наивная, но возвышенная «поэзия» и нравоучительность которой была так созвучна «свежей и чувствительной» душе русской «уездной барышни» Татьяны Лариной. В беловом тексте «Романа в письмах» эта проза представлена Ричардсоном, в черновиках — сверх того Жанлис и Коттен.

В «Повестях Белкина» сентименталистские сюжеты и характеры французской прозы конца XVIII — начала XIX в. вместе с их русским перевыражением получают и свою реалистическую деталировку. То и другое осуществляется посредством нового для русской литературы повествовательного слога, чуждого литературной условности, манерности, «чувствительности».

Он имитирует языковую «действительность» внутреннего мира героев повестей, самых обыкновенных, заурядных русских людей разных общественных состояний, которые устами столь же заурядного Ивана Петровича Белкина, а точнее (за исключением «Истории села Горюхина») его столь же заурядных «рассказчиков» — титулярного советника А. Г. Н. («Станционный смотритель»), полковникаИ. Л. П. («Выстрел»), приказчика Б. В. («Гробовщик») и девицы К. И. Т. («Метель» и «Барышня крестьянка») как бы сами повествуют о себе и о своей жизни так, как видят и понимают ее и себя.

Вот этот наконец обретенный Пушкиным повествовательный слог, сказ, живописующий русскую повседневную и низовую действительность как бы изнутри ее самой, воплощающий ее собственное самосознание, и явился важнейшим и перспективнейшим художественным достижением Пушкина — автора «Повестей» и дал основание Достоевскому назвать Белкина их «главным лицом».

Именно это достижение и обеспечило силу огромного воздействия, оказанного прозаическим циклом Пушкина на всю последующую русскую литературу, на демократический гуманизм ее реалистических принципов и общественно-нравственных идеалов.

«Истории села Горюхина» принадлежит в белкинском цикле особое место. Пушкин пародирует в ней уже не нейтральные в политическом отношении сюжеты сентиментальной прозы, а «высокую» торжественно-летописную тональность жанрово-стилистических традиций русской историографии на материале только что вышедших тогда первых томов «Истории русского народа» Полевого и уже общеизвестной в это время многотомной «Истории государства Российского» Карамзина.

Оба труда, несмотря на подчеркнутое Полевым принципиальное различие их названий, представляли собой повествование преимущественно о политической истории русской государственности и крупнейших ее исторических деятелях.

Парадному, государственному «фасаду» русской истории пародически противостоит в «Истории села Горюхина» условно историческое и остро сатирическое изображение деревенской России, России крестьянина и помещика, ее ужасающей нищеты, бесправия и бескультурья, не раз порождавших грозные крестьянские «бунты» и чреватых еще более грозными взрывами народного возмущения.

Будучи острой социально-политической и условно-исторической сатирой, «История села Горюхина» пролагает путь «Мертвым душам» Гоголя и сатире Щедрина, наиболее непосредственно — его «Истории одного города». Вместе с тем в «Истории села Горюхина» впервые заявляет о себе основная социально-политическая и историческая проблема последующего творчества Пушкина — проблема русской революции.

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Повести Белкина (1830) - первые законченные прозаические произведения Пушкина, цикл состоит из пяти произведений: «Выстрел», « Станционный смотритель», « Метель», « Гробовщик», « Барышня – крестьянка». Их предваряет предисловие «От издателя». В предисловии Пушкин взял на себя роль публикатора и издателя « Повестей», подписавшись своими инициалами « А.П.». Авторство идей повестей он приписал провинциальному помещику Ивану Петровичу Белкину. Белкин, в свою очередь, переложил на бумагу истории, которые рассказали ему иные лица – «Смотритель» был рассказан ему титулярным советником, «Выстрел» - подполковником, « Гробовщик» - приказчиком, ну а « Метель» и « Крестьянка» - девицею К.И.Т. Пушкин создаёт иллюзию реальности происходящих событий, документально подтверждая, что повести – не плод выдумки самого Белкина, а на самом деле произошедшие истории. Обозначив связь между рассказчиками и содержанием повестей (девица рассказала две любовные истории, подполковник – о военной жизни), Пушкин мотивировал характер повествования и его стиль. Однако, фигура Белкина, объединяющая все повести, объединяет всех их. Сам Белкин когда-то был военным, ушёл в отставку, поселился в деревне, изредка выезжая в город по делам и останавливаясь на почтовых станциях. Белкин вообще характерное лицо русского быта. Кругозор Ивана Петровича ограничен, по натуре он человек кроткий и нелюдимый. Как и всякий деревенский старожил, Белкин развивает скуку, слушая о происшествиях, которые вносят нечто поэтическое в его однообразно-прозаическое существование. Именно поэтому события, о которых повествует Белкин, в его глазах выглядят истинно-романтическими – в них есть всё: дуэли, тайная любовь, страсти. Белкина привлекает яркая, неоднообразная жизнь. В судьбах героев произошли незаурядные события, сам же Белкин не испытал ничего подобного, но это не отменяет его стремление к романтике. Доверяя, однако, роль основного рассказчика Белкину, Пушкин, не устраняется из повествования. Вследствие того, что в повестях обнаруживается присутствие и Пушкина и Белкина, отчётливо проступает их многообразие. Повести можно считать «белкинским» циклом, потому что читать их, не учитывая фигуры Белкина, невозможно. Однако, Пушкин как бы «прикрывается» фигурой Белкина, но слова ему так и не даёт. Роль Белкина состоит в романтизации персонажей и ситуаций, а автор, напротив, выявляет реальное содержание и двойственный смысл событий. Так Сильвио в устах одного – романтический дьявол, а для второго он – низкий мститель. Ради ничтожной цели, ради унижения другого и собственного самоутверждения, Сильвио губит и свою жизнь.

Лукаво отказываясь от авторства, Пушкин создал многоступенчатую стилевую структуру, два противостоящих друг другу стилистических слоя – восходящий к сентиментализму, нравоописанию, романтизму и опровергающий, пародирующий слой. При этом Пушкин остаётся сторонником объективизма – о герое известно с его слов, со слов его антагониста и от наблюдателя- повествователя.

В связи с объединением повестей в один цикл здесь возникает вопрос о жанровом своеобразии. Исследователи склоняются к тому, что жанр близок к роману, некоторые относят к жанру повести. Однако сами повести представляют собой 5 своеобразнейших новелл. Различие между пушкинской и традиционной западной новеллой в том, что в первой возобладала народно-эпическая тенденция, тогда как в последней - эпика и европейская новелла мало согласуемы друг с другом.

«Повести Белкина», созданные осенью 1830 года в селе Болдино и опубликованные в 1831 году, отличаются широтой тематической амплитуды. В них отображены военно-офицерские нравы («Выстрел»), мелко-чиновный и аристократический быт («Станционный смотритель»), поместно-усадебный уклад («Метель», «Барышня-крестьянка») и мещанско-ремесленный обиход («Гробовщик») 10-20-х годов XIX века. Но их основная проблематика - маленький, бедный человек, его положение в обществе («Станционный смотритель»), социальные противоречия и нравственное достоинство («Выстрел»), человеческое счастье («Метель», «Барышня-крестьянка»), желания и стремления мещанско-ремесленных кругов («Гробовщик»).

«Повести» ведутся от имени добродушного, скромного, небогатого либерального помещика Белкина, вымышленного лица, придающего художественному повествованию впечатление полной достоверности. Белкин сообщает, что все случаи им услышаны от разных лиц, а ведущим, все объединяющим рассказчиком остается он сам. Но сквозь образы рассказчиков, особенно в эпиграфах, ремарках и отступлениях, явно ощутим облик самого Пушкина, его идейно-нравственная и стилевая позиция.

«Повести Белкина» проникнуты просвещенно-дворянским гуманизмом. В своей основе они оптимистичны. С наибольшей силой пушкинский гуманизм раскрылся в повести «Станционный смотритель». Пушкин продолжает здесь на совершенно новой основе разработку образа «маленького человека», начатую еще сентименталистами.

Пушкин относится к Белкину и его корреспондентам иронически. Эта ирония, пронизывающая «Повести Белкина», проявляется в отношении и ко многим иным персонажам. Писатель саркастически подчеркнул обезьянью англоманию Муромского, промотавшего в Москве большую часть своего состояния и продолжающего «проказничать» в деревне.

Пушкин, утверждая в «Повестях Белкина» реализм, борясь за правдивую, трезвую, самобытную отечественную прозу, реалистически переосмысляет и в некоторых случаях даже пародирует сюжетные штампы сентиментально-романтической литературы.

В «Барышне-крестьянке» идиллическая любовь между крестьянкой и чувствительным барином комически представлена им во взаимоотношениях Алексея и Лизы, переодевающейся в крестьянское платье.

Если не считать Сильвио («Выстрел»), отличающегося необычной волей и гордостью, изображаемого в значительной мере романтическими красками, сообщающими ему односторонность и загадочность, действующие лица «Повестей Белкина» - простые, обычные, заурядные люди. Воссоздавая их, Пушкин не обращается к приемам детального психологического анализа. Не увлекает его и подробная обрисовка окружающей их социально-бытовой среды. Персонажи «Повестей Белкина», конкретные, ясные, воплощаются средствами емкой, краткой реалистической выразительности. Они проявляются по преимуществу в поступках и действиях, при этом всегда естественных, чуждых и преувеличенной страстности и приторной чувствительности.

Описания их внешности также до крайности сжаты. «Стройная, бледная семнадцатилетняя девица» - вот все, что сказано о внешнем облике героини «Метели».

«Повести Белкина», подкупающие конкретно-бытовыми характерами, данными в соответственных им социальных условиях, реалистичны и по их языку. Преодолевая условность жеманно-манерного слога сентименталистов и эмоционально-патетического языка романтиков, Пушкин смело вводит в речь персонажей и рассказчика «Повестей Белкина» разговорно-просторечную лексику и фразеологию. Это весьма облегчается тем, что рассказчик повестей - простодушный провинциальный помещик, тесно связанный с крестьянством и чуждый светского лоска.

Видя прелесть прозы в ее «нагой простоте», т.е. вне риторических, околичных, перифрастических средств, Пушкин применяет в «Повестях Белкина» точные эпитеты, а других изобразительных средств по возможности избегает. За редчайшими исключениями, он обходится одним эпитетом: «крутой нрав и злой язык» («Выстрел»), «чувствительной барышне», «дрожащим голосом» («Метель»).

С естественной, просторечной лексикой персонажей и рассказчика, с лаконизмом всех изобразительных средств удивительно гармонирует синтаксический строй «Повести Белкина». Ведущую роль в нем занимает краткая, простая, уравновешенная, логически прозрачная, быстрая, стремительная фраза, предельно освобожденная от дополнений, определений и обстоятельств: «Мы стояли в местечке***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж» («Выстрел»).

Лаконизму внутренних и внешних характеристик, а также речи действующих лиц как нельзя более соответствует динамическая композиция повестей. Ее динамизму способствует сосредоточенность на определяющих сюжетных коллизиях и вершинных эпизодах, отсутствие сложных боковых линий, уклонений в сторону, подробных описаний и длинных отступлений. Художественная экономность ведет Пушкина к тому, что он везде, где это можно, недоговаривает, полагаясь на воображение читателя. Уже отмечалось, что писатель в ряде случаев обрывает повести, лишь намекая на их финалы: «Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам» («Метель»); «Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку» («Барышня-крестьянка»).

Внезапные, неожиданные повороты в судьбе героев («Выстрел», «Станционный смотритель»), смены внимания то к одному, то к другому герою, создающие перерывы в развитии событий («Метель»), острые, эффектные и ложные ситуации, определяемые то случайностью («Метель»), то фантастикой сна («Гробовщик»), то переодеванием («Барышня-крестьянка») придают действию «Повестей Белкина» стремительность, напряженность, живость.

Явные приемы интриги, используемые Пушкиным в композиции «Повестей Белкина», привносят в них элементы тайны, авантюры, но при этом никогда не делают их запутанными. Они остаются в своей основе сюжетно ясными, легко воспринимаемыми.

«Повести Белкина» предстали в их первой публикации перед читателями-современниками воинствующе новаторским образцом реалистической прозы. В какой-то мере они предвосхищали появление «натуральной школы». Пушкин искусно объединил в них парадоксальную сюжетную анекдотичность с жизненной правдой, с богатством мысли, максимальную лаконичность с глубиной психологической и пластической изобразительности. «Повести» проникнуты юмором и иронией, часто переходящими в сатиру; они полемичны и даже пародийны по отношению к «унылому» романтизму.

Но эти повести были встречены современной им критикой весьма сурово. Их новизна оказалась непонятой даже Белинским. Справедливая оценка пришла много позже.

Вышеупомянутые повести были... первым

Его опытом. Они... большею частию

Справедливы и слышаны им от разных особ.

А. Пушкин. Повести Белкина

"Повести покойного Ивана Петровича Белкина" написаны А. С. Пушкиным в 1830 году во время знаменитой Болдинской осени и включают пять повестей: "Выстрел", "Метель", "Гробовщик", "Станционный смотритель" и "Барышня-крестьянка". Предваряет этот цикл предисловие "От издателя", из которого мы узнаем, что в основу этих произведений легли реальные события, о которых Ивану Петровичу Белкину рассказали "разные особы".

На самом же деле "Повести Белкина" были задуманы А. С. Пушкиным как пародия на каноны, сложившиеся в романтической литературе. Посмеявшись, писатель выбирает самые расхожие романтические сюжеты, тщательно выстраивает их, а в конце обескураживает читателя совершенно неожиданной концовкой. Так в повестях "Выстрел" и "Барышня-крестьянка" в финале мы, стараниями Пушкина, ожидаем настоящую трагедию, которая должна послужить логической развязкой нагнетаемых в ходе сюжета событий, но на самом деле все заканчивается удивительно счастливо.

Совершенно в духе сентиментальных романов развивается сюжет повести "Станционный смотритель": гусар завоевывает доверие смотрителя и обманом увозит с собой в столицу его юную красавицу дочь. Последующие за этим переживания, болезнь, поиски и смерть старика, несомненно, трагичны. Думая, что угадали замысел автора, мы ожидаем, что и Дуня в конце концов окажется на столичной улице, брошенная своим бывшим возлюбленным, никому не нужная, но все складывается иначе. Только на последней странице мы узнаем, что девушка счастлива, богата, у нее есть любящий муж и трое чудесных детей.

Повесть "Гробовщик" - это пародия на расхожие сюжетные штампы романов, полных мистики и тайн загробного мира. Гробовщик Адриян Прохоров, обиженный намеком на нечистоплотность своей работы, сгоряча решает позвать на новоселье не соседей-ремесленников, а "мертвецов православных". Естественно, приглашенные приняли предложение, и Адрияну пришлось несладко среди мертвых. которых он когда-то хоронил, - уж очень они самолюбивы и обидчивы. И опять писатель смеется над читателем (или с читателем?), попавшимся на удочку своих ожиданий. Все произошедшее с Адрияном оказывается сном.

Поступки героинь повестей "Метель" и "Барышня - крестьянка" определены во многом чтением французских романов, этим же объясняются и их устремления, надежды. В "Повестях Белкина" Пушкин противопоставляет реальную жизнь и здравый смысл романтическому взгляду на действительность. Никакие книги не могут заменить яркость и многообразие настоящей жизни: ее радости и печали, житейские мелочи и глобальные конфликты, закономерности и неожиданности. Писатель утверждает, что жизнь не только непостижима до конца, но и безумно интересна, но понять это сможет лишь тот, кто доверится ей, а не будет пытаться построить свое существование согласно штампам и клише романтической литературы.